Болька жадно слушал каждое слово своего спутника, а то тот и так особой словоохотливостью не отличался. Постоянно приходилось задавать какие-то вопросы,  да подкидывать темы для разговора. А иначе, казалось, Спичка потеряет интерес к окружающему миру, да погрузится в собственные размышления, вовсе позабыв про Больку. Мальчику даже казалось, что старшему товарищу не интересно с ним. «Ну конечно, я подикась, мал для него, да скушен.. А вона, ничего, Лерка же со мной общался. Со скуки вродь не издох..» Самойлов тяжело вздохнул,  с тоскливым таким придыханием, и лямочку ранца поправил слишком резко – ну не умел ещё ребёнок скрывать свои переживания. При всём этом ещё старался поспевать за Спичкой, не отставая ни на шаг, чтоб пострел не пожалел, что вообще связался с Болькой.
- О! А ещё можно попробовать вокруг неё соль насыпать. Я читал, что нечисть не может через такой круг перешагивать.. – не преминул вставить свои пять копеек двоедушник. Когда речь заходила о подобного рода вещах, мальчик мог трещать без умолку, предлагая всё новые варианты. Не зря же он часами сидел в школьной библиотеке, читая все сказки подряд. Даже самые безумные. – Ещё я знаю, что таким душегубцам нужно кол деревянный в сердце втыкать, они от этого тут же и издыхают. А чтоб тебя самого не тронули, нужно чесноком обвешаться. Они этот запах вообще не переносят и даже близко к тебе не подойдут. Вот.
Мальчик осмотрелся – они уже довольно много прошли, и сейчас им открылась чудесная картина: граница района Жильники, где щедро были рассыпаны патрульные. «Опаньки! И это как же сейчас выходить от сюдова?»  Топать обратно к дырке в стене? Абсурд! – это лишняя трата времени и мало ли кого они опять по пути встретят. А мимо этих молодцев уж точно не пройти не замеченными. Болеслав посмотрел на Спичку, с немым вопросом в глазах.
- Слухай, может им сказать, что где-нибудь за парой домов больные люди на здоровых напали? Они ж наверняка ринутся туда, всё таки это их долг. Как считаешь?

И правда, охранцы гуртом погнали закутанных в тряпьё бедолаг, отводя их в сторону. Звуки ударов и глухие вскрики можно было услышать с соседней улицы. Патрульные оттеснили заражённых от того места, где мальчики собирались выйти, но заражённый квартал не пожелал отпускать добычу. Войти сюда было сложно, а выбраться ещё сложнее. Матёрая крыса вспугнутая шумом перестала отгрызать кость от тела и стремглав бросилась наутёк. К несчастью её путь пролегал мимо ребят притаившихся в надежде проскользнуть незамеченными. Зверёк шустро перебирал лапками, стараясь убраться подальше. И тут, чьё-то движение заставило крысу остановиться, хвост обожгла боль и зверёк, взвизгнув, одновременно подпрыгивая и раскрывая пасть, вцепился в ногу, что придавила кончик его хвоста. Зубки, которые только-что побывали в теле умершего заражённого, проникли глубоко в икру мальчика. Хвост освободился, и крыса, отпрыгнув в сторону, скрылась в ближайшей подворотне. На брюках Болеслава Самойлова остались дырочки от острых зубов, проступили кровавые капельки, а в крови Больки уже хозяйствовала песчанка, торопясь добраться до главного - сердца мальчонки.

Спичка был поглощён наблюдением за патрульщиками, которые мутузили группку больных. Те даже сопротивляться не могли - закрывались руками, или пытались убежать, но сил не хватало, и они довольно скоро падали, запнувшись, где их настигали тяжёлые, окованные металлом ботинки. Сюда нельзя было заходить, а уж выходить тем более. Свалка перебиралась всё дальше, и вот уже проныра увидел маршрут, по которому можно было бы пробраться незамеченными, как...
Раздался пронзительный визг и мальчик вздрогнул, обернувшись.
Болька, весь бледный какой-то, уставился на Спичку расширенными от ужаса глазами и проговорил:
- Эта гадина меня тяпнула!
- Что? Какая... - Спичка быстро оглянулся по сторонам, никого не увидел, только покрепче перехватил свою штакетину от забора. - Крыса? Надо... надо тебя ко врачу отвести, вот что. К Рубину, прямо сейчас, пошли.
Он схватил товарища за руку повыше запятья, мельком отметив, - горячий какой-то, - и потянул вперёд, к забору с выходом, границе между этим ужасным районом и спокойным, безопасным остальным городом.
- Тут до него недалеко, - бормотал Спичка осипшим голосом, - сначала тут, через забор, потом выйдем, по мосту через реку, а тут и склады. Я знаю, там его скорее найдёшь, чем дома. А если нет, то к столичному доктору, я там был сегодня, знаю, где он сейчас.
Воображение рисовало картины одну страшнее другой. Если бы это была какая-нибудь другая крыса, в другой части города, а главное, в другое время - беспокоиться было бы особо не о чем. Но они видели всех этих больных людей, и больную крысу Спичка видел самолично. Он даже подумал, уж не она ли за ними вернулась? Но быстро отмёл эту мысль.
Спичка обогнул дом и приблизился к забору, там, ногой выбив слабо держащуюся доску, - осторожничать в другое время будет, - пропустил Больку вперёд. Местность за этой оградой была безлюдная - покатый берег реки, поросший камышами, железнодорожный мост, да складские помещения.

Все последующие действия казались растянувшимися во времени, а голову будто накрыло подушкой, сквозь которую не проникали никакие звуки. Болька в самый неподходящий момент вдруг обмяк и отключился, а Спичка, процедив сквозь зубы что-то маловразумительное, перевалился через забор на другую сторону и с горем пополам потащил безвольное тело на себя, пыхтя и краснея.
Наконец, ему удалось высвободить товарища. Человек без сознания, даже такой худой и маленький, как Самойлов, был тяжеловат, но оказалось, что очень удобно его вытаскивать, пропустив руки подмышками. Оставалось только надеяться, что ободранные рёбра он не поставит Спичке в вину - более того, проныра был уверен, что так и было изначально.
Он оттащил его подальше на обочину и, не давая себе отдышаться, похлопал Болеслава по щекам, но тот не приходил в сознание. Под приоткрытыми веками виднелись закатившиеся глаза.
- Что же делать, что же делать... - пробормотал Спичка, сплюнул в сторону и тревожно огляделся по сторонам. К худу ли, к добру ли, но пока никого не видно. Утерев нос, он присел на корточки и ущипнул Самойлова за мочку уха: слышал, что резкая боль может привести в сознание. Но даже это не возымело никакого эффекта.
- Ладно, тогда к доктору, - решил он, и, кое-как подняв товарища на руки, - как хорошо, что тот и младше, и легче, - огляделся ещё раз. По левую руку - склады и железнодорожный мост через Жилку, а там и до Рубина недалеко. По правую - ещё один мост, уже городской, и где-то на другом конце Города можно отыскать столичного доктора... Нет, лучше к Рубину. Тут ближе.
Придерживая то и дело сползающее тело, Спичка побрёл к складам, поминутно озираясь и особенное внимание обращая на землю: там могут быть крысы. О том, что будет делать, если крыса вдруг попадётся, он не хотел думать.

Болька стонет и мечется в бреду, выкрикивая имя сестры, хватая цепкими пальцами руки Спички и, выпучив невидящие глаза, бормочет про Шабначку и Монстрю, выскальзывает из рук заботливого паренька и обхватив себя руками, скорчившись, замирает на земле. Жар закрадывается в тело, заставляя щёки паренька гореть алыми пятнами. Спичка сам слаб, не евши, где ж взять её... еды-то? Придётся ему бегом бежать до Рубиновского убежища, оставив Больку на время, да стучать кулаками прося, нет требуя помочь...

Жильники, кабак --->>>

Оказалось черно. В воздухе висела грязная копоть, но дымом ниоткуда не тянуло. Да и чад был не дымный, другой: какой-то смрадный, нечистый, нёс с собой гниль и мерзость. Чего только ни нанюхался Стаматин за свою жизнь, в какой дряни лицом ни належался, но это поветрие вызывало особую неприязнь. Даже похмельный и умученный, Пётр сообразил, что, видимо, пока спал, район накрыло чумным маревом. Тоскливо поворотился назад, глянул на полуподвальную дверь в кабак, постоял столбом и решительно дёрнул головой: не годилось отсиживаться, когда где-то в прокажённом квартале, может, погибал брат. Только б не дурил, ушёл бы... - И как угадать, что перевесило: Андреев отчаянный, разухабистый гонор или полузадавленное чувство здравого смысла? Этого самого здравого смысла и у Петра было маловато: придерживаясь зданий и старательно печатая о землю подошвы ботинок (всё норовила уйти из-под ног, нахальная), архитектор потащился вдоль набережной. Сразу заворачивать к площади было жутковато, прочь, в безопасное место, не пускала лютая тоска: не опоздать бы.
Навстречу от стены дома отделилось нечто гротескное, деформированное, как попало обмотанное свалявшимся тряпьём. Чёрт его знает, чем эти обёртки успели пропитаться, но, просохнув, при движении издавали скребущее шуршание и чуть ли даже не постукивание, как папье-маше. Пребывающий в сухом похмельном ауте Пётр заметил прокажённого примерно тогда же, когда тот увидел его. То ли перекошенная от обилия впечатлений и витающих вокруг ароматов морда архитектора пришлась несчастному по нраву, то ли тот просто был подвержен неуёмному человеколюбию, да только, заметив Петра, проявил неожиданную прыть и шусто заковылял навстречу, протягивая руки с провисшими на них, обляпанными дрянью бинтами.
По маневренности пропитанный твириновыми парами Стаматин превосходил жертву песчанки только ненамного. Когда пошатывающийся тряпичный ком шатнуло ближе, стали видны подтекающие гноем и изъеденные проказой веки, глубокие, в самое мясо, трещины на губах... Это зрелище настолько отрезвляло, что архитектор, тихо взвыв нечто нечленораздельное, скакнул назад так, как и в более молодые и здоровые годы не случалось прыгать, обогнул прокажённого и припустил по набережной в сторону складов. Изуродованная мумия мешкала: ей, кажется, хотелось идти в обе стороны одновременно.
Это был тот случай, когда нетрезвый проявлял большую сноровку и увёртливость, чем нормальный. Не зря ходили народные байки: Петру и раньше приходилось пьяным выпадать с такой высоты, с какой трезвым, сверзившись, свернул бы шею. Вот и сейчас - сам не заметил, как вылетел к самой границе оцепленного района, на нетвёрдых ногах, но всё ж таки почти взлетел пару метров по насыпи. Как горячка отступила и в глазах более-менее прояснилось, остановился отдышаться. Рука сама влезла за пазуху, пальцы зацепили нагревшийся металлический бок фляги. Славный у Петра был автопилот, обученный... Сделав пару глотков горькой, огневой твириновки, архитектор принялся навинчивать на флягу крышечку, чувствуя, что в голове хоть немного проясняется. И заметил пацана, ничком лежащего на земле.
При виде женщины или ребёнка в беде даже в таком запойном, как Стаматин, проснётся беспокойство. Необходимость засветиться на площади была временно забыта, архитектор скатился с насыпи, поднавис над ребёнком, трогать побоялся.
Живой, нет? - Мелкий парнишка казался смутно знакомым, впрочем, неудивительно: порядки такие насчёт детей в городе, что бегают, как вздумается, почти без присмотра... Все чумазые детские мордахи давно в глаза примелькались. Пётр наклонился над пареньком послушать, замер - да нет, вроде, дышит. Завертел головой - нет ли рядом кого? - не оказалось. Делать-то с ним чего? Неспроста же вырубился... - Что угодно, но явно не смотреть бестолково, дыша перегаром. Оставить малого лежать тут, на погибель, Пётр не мог - сказывалось забитая твирином, оставленная в далёком отрочестве, но всё ж живучая порядочность. Не раздумывая лишка, архитектор сгрёб пацана под колени и под спину, поднял просто, как тряпочного - среди здешних детей не найти ни одного тяжёлого, даже малолетняя округлость с них, пострелов, быстро спадала. Уделяя гораздо большее внимание сохранению равновесия, Пётр медленно полез в гору. Мыслил он всё ещё туманно, куда тащить ребёнка - не представлял, не было у него в городе, кроме кабака, ни единого убежища, не к себе ж домой нести... А кабак - недоброе для мелочи место, к тому же, оба укрытия нынче находились на заражённой земле.

--->>> Старый склад

Отредактировано Пётр Стаматин (2012-04-29 17:51:43)